Чайковский всё больше думает о женитьбе, советует младшему брату Модесту (Моде) отказаться от «педерастической склонности», начать жизнь по-христиански, но сам продолжает срываться. 28.09.1876 он пишет Модесту: «Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное как педерастическая бордель. Мало того, что я там был, но я влюбился как кошка в его кучера!!! Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей».
В январе 1877-го он продолжает думать о женитьбе, но влюблен параллельно в своего ученика Иосифа Котека. Вероятно, этот Иосиф Иосифович Котек чешского происхождения также и жидовин. Он учился в Консерватории по классу свободной композиции (теория музыки)… у профессора Петра Чайковского. Вот тогда-то они, профессор и ученик его, и «слюбились». Чайковский ласково и нежно называл его в письмах и, значит, в личном общении - «Котик». В 1876 Котек окончил Консерваторию, но связи «интимные» с профессором сохранились. В письме брату Модесту от 19.01.1877 Чайковский признается в своей влюбленности в Котика. Советует брату в других письмах побороть склонность к педерастии, а сам не удерживается и подробно рассказывает, что часами ласкает Котика, правда, уточняет, что не желает выводить отношения с Котиком за пределы чисто платонических.:
«Не могу сказать, чтобы моя любовь была совсем чиста. Когда он ласкает меня рукою, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки — страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу. Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок! Этого не нужно.» -- Соколов В. С. Письма П. И. Чайковского без купюр: Неизвестные страницы эпистолярии // Петр Ильич Чайковский. Забытое и новое: Альманах. Вып. I. Сост. П. Е. Вайдман и Г. И. Белонович. (Труды ГДМЧ)— М.: ИИФ «Мир и культура», 1995. — С. 129.
4.05. 1877 Чайковский пишет брату Модесту: «Моя любовь к известной тебе особе (Котику) возгорелась с новой и небывалой силой! Причиной стала ревность. Он связался с (певицей) Эйбоженкой, и они … по 5 и 6 раз в день. Сначала это от меня скрывалось, но сердце мое мне еще раньше сказало правду. Я старался отдалить от себя эту мысль, выдумывая себе разные утешения. Но в один прекрасный день он мне во всем сознался. Не могу тебе сказать, до чего мучительно мне было узнать, что мои подозрения были основательны. Я даже не в состоянии был скрыть моего горя. Мною было проведено несколько ужасных ночей. И не то чтобы я сердился на него или на нее — нисколько. Но вдруг я почувствовал с необычайной силой, что он чужд мне, и эта женщина в миллионы и миллионы раз ему ближе» — Соколов В. С. Письма П. И. Чайковского без купюр: Неизвестные страницы эпистолярии // Петр Ильич Чайковский. Забытое и новое: Альманах. Вып. I. Сост. П. Е. Вайдман и Г. И. Белонович. (Труды ГДМЧ)— М.: ИИФ «Мир и культура», 1995. — С. 123.
Чайковский и скрипач Иосиф Котек (Котик)
Он продолжает думать о женитьбе. Ему непременно надо жениться. Он должен побороть в себе мерзостного содомита. Он должен возродиться, подняться. Он в это время переписывается с барышней Тоней Милюковой. Главная причина: женитьба – средство возвращения к христианской норме. К нормальной жизни. Любящая и любимая жена. Дети. Прекрасная семья. Жизнь пойдёт как у всех нормальных христиан России. Порочная склонность будет наконец-то преодолена. Падать и терзаться от падения – это должно быть в порочном прошлом. Вторая причина: женитьба – это ширма. По этой причине женились и ныне женятся многие педерасты. И ещё добавка. Много лет спустя сам Чайковский так объяснял в письме к приятелю ещё одну причину своей женитьбы: «…я до такой степени сжился с образом Татьяны (он тогда работал над оперой «Евгений Онегин»), что для меня она стала рисоваться как живая, со всем, что её окружало. Я любил Татьяну и страшно негодовал на Онегина, представлявшегося мне холодным, бессердечным фатом. Получив второе письмо г-жи Милюковой, я устыдился и даже вознегодовал на себя сам за мое отношение к ней… Поступить подобно Онегину мне казалось просто недопустимым». Но главное: женитьба – средство покончить с порочной, мерзкой склонностью.
Вот недавно один из приятелей Чайковского с той же «склонностью», В. С. Шиловский, весьма удачно женился на женщине старше себя и приобрел неплохое состояние. Чайковский бывал у него дома и своими глазами убедился, что женитьба, оказывается, вовсе не страшна и можно с успехом побороть свои склонности. Или хотя бы пусть будет временно и то, и то. Да и Шиловский советовал сделать то же самое…
Брату Чайковский писал, что «кандидатки на супружество со мной сменяются ежеминутно, – но ни на ком не могу остановиться». Одна девушка даже сама письменно предложила мне руку и сердце, объяснивши, что уже три года влюблена в меня страстно. Она в письме своем обещала быть моей «рабой» и присовокупляет, что имеет десять тысяч капитала. Я ее когда-то видел и помню, что она смазлива, но противна. Вследствие того я ей объявил решительный отказ». Возможна, это и была Тоня, и за отказом последовало согласие.
Тоня (Антонина Ивановна Милюкова) родилась в 1849, училась в закрытом учебном заведении в Москве (Елизаветинский институт). Окончив его, Тоня не захотела жить с матерью, поселилась в дешевых меблированных комнатах. Училась в Консерватории. Стала пианисткой. Своего рояля у нее не было, а значит, и приходящих учеников – тоже не было. Но могла учить музыке на дому своих учеников. Подрабатывала также шитьём. Однажды она, зайдя в соседний номер к своей близкой подруге, впервые встретила там Чайковского, который зашёл по дороге к знакомой из расположенной поблизости Консерватории, где он тогда преподавал. Тоня сразу влюбилась в него. Любовь долго была тайная. Лишь через четыре года Тоня решилась написать Чайковскому письмо, в котором призналась, что любит его и жить без него не сможет. «То, что мне понравилось в Вас, я более не найду ни в ком, да, одним словом, я не хочу смотреть ни на одного мужчину после Вас… Жить без Вас я не могу, а потому скоро, может, покончу с собой…»
Она была моложе Чайковского почти на девять лет. Она была не дурна собой, иметь такую жену не было стыдно. У неё безупречная репутация. И ширма будет хорошей. И он надеялся, что тоже полюбит Тоню.
«Я никогда в жизни не любил ни одну женщину, – признавался он Тоне, – и я чувствую себя уже слишком немолодым для пылкой любви. Её у меня ни к кому не будет. Но вы первая женщина, которая сильно нравится мне. Если вы удовлетворитесь тихой спокойной любовью брата, то я вам делаю предложение».
«Я сказал ей все откровенно, что не люблю её, но буду ей во всяком случае преданным и благодарным другом, — писал Чайковский Н.Ф. фон Мекк, — я подробно описал ей свой характер, свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство, наконец, свои обстоятельства».
Вот так тогда было у Чайковского. То «полюблю», то «любовь брата». И что значит – описал барышне «свои обстоятельства»? Признался уже тогда в своей порочной склонности? И сказал, что вместе их будем преодолевать? Или не признался?..
Венчание состоялась 6 июля 1877 года в церкви Св. Георгия на Малой Никитской в Москве. Невесте было двадцать восемь, жениху тридцать семь лет.
Но когда невеста повернула довольное своё лицо к мужу для поцелуя, и он понял, что ему надо было было поцеловать в губы обычную тёлку, ему стало дурно. У Берберовой так описано: «И в это мгновение дрожь отвращения прошла по нему. Его замутило. Он понял, что начинается ни сон, ни явь, - ужас, которому не будет конца. И в ту же минуту он увидел за плечом Антонины Ивановны глаза Анатолия, и он понял, что Толя читает его мысли, что Толя боится за него. Спазма сжала ему горло. Он выдавил на лице мертвую страшную улыбку». Примерно так, вероятно, и было. Он понял, что придется жить просто с «тёлкой». Не будет ничего божественного. Не будет спокойного «братского» сосуществования, которое, может быть, потом перерастёт в любовь. Будет свинячья плоть рядом с желанием и даже требованием свинячьих половых актов.
Брак этот - грубая ошибка страдающего Чайковского. Его подкупило, что Тоня так, по её уверениям, его любит, что не может жить без него. Его подкупило, и то, что она согласилась с ним жить как брат с сестрой. Но она не понимала, что обещала. Ей надо было заполучить Чайковского … Она предполагала, что он просто скромен и целомудрен, а дальше, она предполагала, пойдет как у всех. Семейное гнездышко, брачная ночь, медовый месяц, дети… А ведь один из преподавателей Консерватории, у которого она училась, прямо сказал Чайковскому: «она – дура». Чайковский как-то предложил ей сыграть что-нибудь из его сочинений. Но она ничего не могла исполнить. Мир, в котором он жил, не существовал для неё. Понять состояние Чайковского она была не в состоянии. Она даже не делала попыток понять. И произошло то, что должно было произойти.
Чайковский и его супруга Антонина Ивановна
Чайковский писал брату Анатолию - 8 июля 1877 года (ЛПСС, т.6, № 579, с. 152) - «Вечером ездили в коляске на острова. Погода была довольно скверная и моросило. Просидели одно отделение и поехали домой. // По части лишения девственности не произошло ничего. Я не делал попыток, ибо знал, что пока я не войду окончательно в свою тарелку, - всё равно ничего не выйдет. Но были разговоры, которые ещё больше уяснили наши взаимные отношения. Она решительно на всё согласна и никогда не будет недовольна. Ей нужно пока лелеять и холить меня…Я сохранил себе полную свободу действий. Принявши добрую дозу валерьяна и упросивши конфузившуюся жену не конфузиться, я опять заснул как убитый. Этот сон большой благодетель // чувствую, что недалеко время, когда я окончательно успокоюсь».
Модесту – 8 июля 1877 (ЛПСС, т. 6, № 580, с. 153) - «Вчера мы провели день довольно приятно, вечером катались, были в каком-то увеселительном месте на Крестовском, // и ночь прошла довольно покойно, Лишения девственности не произошло, да может быть и не скоро ещё произойдет, Но я обставил себя так, что об этом беспокоится нечего. // У жены моей одно огромное достоинство: она слепо мне подчиняется во всём, она очень складная, она всем довольна и ничего не желает, кроме счастья быть мне подпорой и утешением. Сказать, что люблю её – я ещё не могу, но уже чувствую, что буду её любить, как только мы друг к другу привыкнем».
Анатолию – 9 июля 1877 года (ЛПСС, т.6. № 581, с. 154) – //Сегодня ночью произошла первая аттака. Аттака оказалась слаба; положим, сопротивления она не встретила никакого, но сама по себе была очень слаба. Однако этот первый шаг сделал очень много. Он сблизил меня с женой, ибо я предавался различным манипуляциям, которые установили между нами интимность. Сегодня я чувствую себя несравненно свободнее относительно её». //
Анатолию – 11 июля 1877 (ЧР, т. 1, № 272, с.289 – 292) - «Переживаю критическую минуту жизни. Я переживаю на самом деле тяжелую минуту жизни. Однако ж чувствую, что мало помалу свыкаюсь со своим положением. Оно было совсем ложно и невыносимо, если бы я в чем-нибудь обманул жену, - но я ведь предупредил ее, что она может рассчитывать только на мою братскую любовь. //аттака не возобновлялась, после первой попытки моя жена моя в физическом отношении сделалась мне безусловно противна. Я уверен, что впоследствии, когда-нибудь аттаки возобновятся и будут удачнее. Но теперь попытки были бы бесполезны». //
http://v-mishakov.ru/sokolov.html
Как будто даже небольшой прогресс в отношениях. Чайковский писал: «Вдруг я почувствовал себя спокойным и довольным… Не понимаю, каким образом это случилось! Как бы то ни было, но с этого момента внезапно все вокруг просветлело и я почувствовал, что какая бы ни была моя жена, она моя жена и что в этом есть что-то совершенно нормальное, как и следует быть… Жена моя нисколько мне не противна…»
Но уже через неделю после венчания, 13 июля 1877 в письмах к братьям он уже писал в раздражении: «Жена моя в физическом отношении сделалась безусловно мне противна… я не встречал более противного человеческого существа… Она мне ненавистна, ненавистна до умопомешательства… мне случалось даже плакать при ней… это омерзительное творение природы…»
И так постоянно меняется настроение, то "полюблю", то она мне, "не противна", то «безусловно, противна». Потом всё больше в сторону «противна». Отвращение к жене стало расти после того, как она стала желать обычных половых актов. Стала навязывать свою плоть и стала раздражаться на него за то, что он её не удовлетворяет.
От него требовался героизм, упорство, терпение чтобы преодолеть в себе порочное «я». Уважение к жене и надежда на её помощь. От нее требовался героизм, упорство, терпение в деле переделки мужа, весьма подпорченного в юности в Императорском училище правоведения. Многие специалисты сходятся на выводе, что у некоторых людей «половая близость со сверстниками-подростками оставляет столь яркий след в памяти, что впоследствии влияет на их сексуальные предпочтения в зрелом возрасте». Так случилось и у Чайковского. Но продолжает существовать и интерес к необыкновенным женщинам. Но скорее в воображении. Да и к юношам много уже в воображении. Реальная «животность» полового акта без божественной любви отвращает. "Это что-то свинячье". У Чайковского и Тони не было профессора психологии и психиатрии, не было талантливого сексолога, не было монаха или священника, которые бы могли помочь «возрождению» Чайковского.
Да и Тоня была не соблазнительная юная красотка, а уже взрослая и не очень притягательная тёлка. Раздражало, что она нарушила обещание и не хочет жить с ним, как с братом, пока он не полюбит её.
Совместной жизни с взаимной любовью не получалось. Он не мог влюбиться быстро в Тоню. А без любви секс был для него отвратен. Даже с Котиком он старался удерживаться на уровне платоническом. Животной страсти к нему не было. К жене не было ни платонической любви, ни физиологического влечения. Даже с проститутками, с которыми он раньше иногда имел дело, было легче и свободнее.
В жене, увы, не было необыкновенности. Она далека была от Татьяны Лариной и других женщин, которых он создавал в своих сочинениях и в которых был влюблён. И не было понимания. И она скоро стала вести себя так, как не надо себя вести. Она скоро сделала самую большую ошибку. Она стала навязывать своё тело. Она превратилась в нетерпеливое, раздраженное, не нужное ему тело.
Вот села неожиданно днем на его колени, когда он сидел в кресле. Это вызвало раздражение Чайковского. «Уйди!». А это «уйди!» вызвало её раздражение. Как-то она стала распространяться про то, какие знатные мужчины, даже генералы и министры, даже члены императорской фамилии ее любили и желали на ней жениться. Она примитивно хотела вызвать ревность, но эффект был обратный - раздражение и неприязнь… Он хотел превращения жены в необыкновенную женщину, хотел в нее влюбиться, ему надо было восхищение женой, или хотя бы на переходный период получать от неё нежность, любовь и понимание, и обеспечивать ему покой, а она превращалась в раздраженное, нетерпеливое животное тело, желающее, чтобы его удовлетворили и раздраженное тем, что не получает удовлетворения… Ей не хватало понимания, не хватало умения и любви на этом поприще. Не было и желания, да и способности разобраться в ситуации и романтизировать отношения… Своим поведением она всё больше отталкивала его… Жить с нею и спать в одной кровати с этим недовольным, раздраженным телом стало невыносимо…
Совместная жизнь в браке продолжалась всего 4 месяца. Когда они приехали погостить к родителям Чайковского, они спали уже в разных комнатах. Когда они гостили у родственников Тони, и им предоставили одну комнату с огромной кроватью, Тоня утром к завтраку выходила с заплаканными глазами. Это тоже давило на Чайковского.
Надо было что-то придумать. Прямо сказать супруге, что такой совместной жизни конец, Чайковский не мог. Договорился с родственниками, чтобы его вызвали ложной телеграммой, присланной из Петербурга от чужого имени. Его вызывают в Консерваторию, ему надо срочно уехать. Таким образом, он бежит от Тони. Брат Анатолий едва узнал его на вокзале, до такой степени он был бледен, изможден и постарел. Он двое суток в беспамятстве валялся в гостинице. Потом родственники сообщают Тоне, что он уехал от нее навсегда.
Униженная и оскорблённая Тоня вернулась в Москву. Сначала жила у подруги. Писала отцу композитора, который её любил, надеясь на совет и помощь, но письма родственники перехватывали. Она писала и брату мужа, Модесту Ильичу: «За всю мою любовь и преданность Петя мне отплатил тем, что сделал меня своею ширмою пред всею Москвою, да и Петербургом. Где же эта доброта его, про которую так много говорили? Такой страшный эгоизм не может соединиться с добротою».
Потом убогая жизнь жены Чайковского в разных местах Москвы. Она знакомится с юристом Александром Шлыковым, который занимался разводом её с Чайковским. Развод так и не был оформлен. Не пришли к согласию. Как-то раз в это время Тоня встретила Чайковского в Петербурге, бросилась к нему, умоляя вернуться к ней. Но всё напрасно. Изредка она писала своему «Петиньке», но вскоре родственники Чайковского запретили и это – под угрозой лишения жалкой пенсии, которую выплачивал Чайковский Родственники распространяли слух, что жена Чайковского оказалась «дрянь».… Чайковский одно время боялся, что при разводе она заявит публично о неестественных отношениях с ней после венчания, заявит, что осталась девственницей, заявит о его порочности, и это станет достоянием публики и его позором. В письмах братьям он часто называет свою жену «гадиной»…
Она же писала: «О, если бы я захотела сделать зло Вам, я уже давно, давно бы его сделала. Но зачем я буду брать грех на душу? Какое право я имею судить Вас? Нас будет судить Бог… Я и сама полна всевозможных недостатков. Ваше же дурное давным-давно покрылось Вашей добротой и участием к людям. И в Вашей власти остановить слухи, что Вы женились на какой-то дряни, которая оказалась впоследствии еще и дурной женщиной. Натерпелась я унижений по горло». А Модесту она написала: «Вы все, вы убили мою жизнь!..»
http://www.greatwomen.com.ua/2008/05/07/antonina-ivanovna-milyukova-chajkovskaya/
«Вы все, вы убили мою жизнь!» Отчасти она была права, но что делать, если она не превратилась в магнит, не могла стать необыкновенной женщиной, перед которой хотелось бы стоять на коленях, если она делала жизнь его невыносимой? И хотя Чайковский часто называл ее в письмах «гадиной», его и не оставляют до конца жизни угрызения совести. Он писал: «…она поступала честно и искренно; я отдаю полную справедливость ее искреннему желанию быть для меня хорошей женой и другом, и… она не виновата в том, что я не нашел того, чего искал». Чайковский осознавал, что испортил ей жизнь. Но ведь остаться с нею было невозможно.
Осознав, что сбежавшего мужа не вернуть, она стала жить в гражданском браке со Шлыковым, родила от него троих детей, сама воспитывать их была не в состоянии, сдала детей в воспитательный дом. Шлыков оказался тоже весьма тяжелым человеком, вся жизнь Антонины Ивановны с ним тоже на нервах, потом он серьезно заболел, Антонине Ивановне пришлось ухаживать за ним из последних сил и средств. Потом он умер, в 1893 умер Чайковский, завещав ей немного денег на житьё, а несчастная Антонина Ивановна оказалась в 1896 в сумасшедшем доме, где она провела с некоторыми перерывами 20 лет. В феврале 1917 года вдова Чайковского скончалась в Доме призрения для душевнобольных.
(продолжение следует)
